«Или вот еще.
Это было в то наше первое лето, мы поехали на велосипедах к загорянской мельнице, она жила тогда с родителями на даче в Опалихе. Был жаркий день, обложенный по бокам грозой, где–то все время громыхало. У Васильевки сломался ее велосипед — что–то хрустнуло в заднем колесе и заклинило, так что даже невозможно было катить. Пришлось возвращаться пешком и держать велосипед за заднее сиденье на весу. Пока я пытался что–то починить, весь перемазался, и на рубашку и брюки было страшно взглянуть. Она оседлала мой велосипед и катила на нем, как барон фон Драйз — отталкиваясь от треснувшей на солнце грязи то одной ногой, то другой. Она уезжала вперед, и поджидала меня, расставив голые ноги в босоножках — рама натягивала ее юбку, как кринолин. Я догонял ее и целовал в виски, где сверкали прилипшие от пота волосы, или в плечи под бретельками летней блузки, красные, обгоревшие, или в пересохшие на жаре губы. Я смотрел, как она катит по пыльной раскаленной дороге семимильными шагами мимо клеверного пахучего и звенящего поля, как виляет и скачет на окаменевшей колее ее переднее колесо, как она оглядывается, машет мне рукой, мол, где ты там, давай быстрей, и все никак не мог поверить, что она, такая недоступная, мечтаемая, уже с самого вчерашнего утра — моя, что я могу трогать ее волосы, ноги, грудь. Все казалось невозможным, что это ее вещи валялись на полу в моей неметеной комнатке, что это она куталась в одеяло в моей застигнутой врасплох посеревшей постели, что это ее руки подложили на простыню кухонное полотенце. Она взглянула на свои юркнувшие на мгновение под одеяло пальцы и сказала:
— А где же кровь?
У нее было серьезное лицо, будто о чем–то думала, а мне представлялось все каким–то странным сном — что я в ней, что она — в моих объятиях, что выкипает на кухне чайник, что вижу в ее приоткрытом рту пломбу в зубе.
Там, в клеверном поле, она поджидала меня на пригорке, перегородив велосипедом дорогу и закрыв юбкой наползавшую грозу. Она крикнула что–то, вроде:
— Ты посмотри только, что сейчас будет!
И теперь, через столько лет, слов, стран и смертей, вижу наяву, как черное, громыхающее, в отсветах невидимых еще молний небо вырастает за ней с каждым моим шагом».


Шишкин, конечно, мастер изысканно-сентиментальных описаний. Таких отрывков очень много в «Письмовнике», и из-за этого они уже теряют свою прелесть. А во «Взятии Измаила» это кажется просто «fuckin' perfect». Эх, как же я люблю свою учебу... Иногда от удовольствия начинаю волноваться, ходить по квартире, потирая руки и обдумывая свои новые открытия. Не знаю, нормально ли это...


Комментарии
20.02.2015 в 12:33

see you at the bitter end
Мой друг сейчас читает эту книгу и порой зачитывает мне вслух целые отрывки)
20.02.2015 в 16:19

Хех, а я пишу диплом)